– Врачи приняли какие-нибудь меры после вашего заявления? Стали что-то выяснять дальше?

– Для меня это было заявление, для них – кляуза завистливой бездетной медсестры. Говорю же, другие были времена. Сейчас медсестер уважают чуть больше. Самую малость. Да и, по правде говоря, Камилла, я сама не стала продвигать это дело дальше. В то время я только развелась с мужем, не могла позволить себе уволиться, и, самое главное, мне не хотелось, чтобы это было правдой. Бывает, что человеку хочется верить в свою неправоту. Когда Мэриан умерла, я три дня пила. После похорон я попыталась об этом заикнуться, спросила заведующего отделением педиатрии, читал ли он мое заявление. Он отправил меня в недельный отпуск. Считая меня истеричкой.

У меня вдруг защипало в глазах от подступающих слез, и она взяла меня за руку:

– Мне очень жаль, Камилла.

– Господи, просто зла не хватает. – По щекам катились слезы, я несколько раз смахнула их рукой, потом Беверли дала мне пачку бумажных платков. – Возмутительно, что это случилось. И то, что я так долго не могла понять причину.

– Ну, милая, это же ваша мать. Мне трудно себе представить, каково все это осознать. Но теперь, похоже, правосудие будет соблюдено. Следователь давно ведет это дело?

– Следователь?

– Уиллис, кажется? Красивый парень и внимательный. Сделал копии всех страниц истории болезни Мэриан и так скрупулезно меня опрашивал, что я чуть мозоль на языке не натерла. Но ничего не говорил о другой девочке. Сказал, что вы живы-здоровы. Мне кажется, он к вам неравнодушен, – когда я упомянула ваше имя, он так застеснялся, заерзал.

Я перестала плакать, скомкала платки и бросила в мусорную корзину у кровати девочки с книгой. Она заглянула в нее с таким любопытством, как будто там было письмо. Поблагодарив Беверли, я направилась к выходу, чувствуя, что схожу с ума, и мечтая вдохнуть свежего воздуха.

Беверли догнала меня у лифта. Взяв меня за руки, сказала: «Камилла, увезите сестру из дома. Ей там оставаться опасно».

Между Вудберри и Уинд-Гапом, на пятом повороте с главной дороги, есть бар для мотоциклистов, где продают упаковки пива, не требуя документов для подтверждения возраста. Я много раз там бывала, когда училась в старших классах. Рядом с мишенью для метания дротиков есть платный телефон. Я запаслась пригоршней монет и позвонила Карри. Ответила Эйлин – голос, как всегда, мягкий и спокойный, как море в штиль. Едва назвав свое имя, я начала рыдать.

– Камилла, голубушка, что с тобой? Ты в порядке? Конечно нет, извини. Говорила же я Фрэнку, чтобы он забрал тебя оттуда после твоего последнего звонка. Что случилось?

Я продолжала рыдать, не в силах собраться с мыслями. Рядом глухо стукнул дротик, вонзившийся в мишень.

– Ты, случайно, не… ранишь себя снова? Камилла! Голубушка, ты меня пугаешь.

– Мама… – выдавила я и снова разревелась, судорожно глотая воздух. Рыдания были такими глубокими, как будто исходили из живота, и я почти согнулась пополам.

– Мама? С ней все нормально?

– Н-е-е-е-ет! – провыла я, как ребенок.

Эйлин, прикрыв трубку рукой, громким, настойчивым шепотом позвала мужа по имени, потом сказала: «Что-то случилось… страшное». Недолгое молчание, звон разбитого стекла. Видимо, Карри слишком торопливо выскочил из-за стола, опрокинув на пол бокал с виски.

– Камилла, скажи, что случилось? – заговорил он хрипло и резко, словно тряся меня за плечи.

– Карри, я знаю, кто это сделал, – сдавленно сказала я. – Знаю.

– Ну, детка, это не повод для слез. Преступник арестован?

– Нет еще. Я знаю, кто это сделал.

Стук дротика, попавшего в мишень.

– Кто? Камилла, скажи.

Я прижала трубку ко рту и прошептала:

– Моя мама.

– Кто? Камилла, говори погромче. Ты в баре?

– Это сделала моя мама! – провизжала я. Слова брызнули из меня, как искры.

В трубке затянувшееся молчание.

– Камилла, ты сейчас в расстроенных чувствах. Я сделал грубую ошибку, отправив тебя туда так скоро после… Поезжай в ближайший аэропорт и лети сюда. Одежду не бери, оставляй машину там и лети домой. Скажешь потом, сколько стоил билет, я верну тебе деньги. Тебе надо срочно вернуться домой.

– Домой, домой, домой, – повторял он, словно пытаясь внушить мне это под гипнозом.

– У меня никогда не будет дома, – всхлипнула я и зарыдала снова. – Пойду об этом позабочусь, Карри.

Пока он уговаривал меня этого не делать, я повесила трубку.

Ричард сидел в ресторане «Гриттис». Несмотря на поздний час, он ужинал, просматривая вырезки из филадельфийской газеты – статьи о том, как Натали напала на девочку с ножницами. Я села за стол напротив него, он неохотно мне кивнул, посмотрел на жирную сырную запеканку в своей тарелке, потом поднял глаза и вгляделся в мое распухшее лицо.

– Ты в порядке?

– Я думаю, что моя мама убила Мэриан, а также Энн и Натали. И я знаю, что ты тоже так думаешь. Я только что приехала из Вудберри… Сволочь!

Горечь переросла в ярость между пятым и вторым съездом с главной дороги.

– Поверить не могу, что, заигрывая со мной, ты просто пытался получить сведения о моей матери. Какой же ты мерзавец! – запинаясь, проговорила я, дрожа крупной дрожью.

Ричард достал из бумажника десятидолларовую купюру, положил ее под тарелку, подошел ко мне и взял меня за локоть.

– Пойдем отсюда, Камилла. Здесь не место.

Поддерживая под руку, он вывел меня из двери и посадил в свою машину на переднее пассажирское сиденье.

Он молча вел машину вдоль отвесного берега, поднимая руку всякий раз, когда я пыталась что-то сказать. В конце концов я отвернулась от него и стала смотреть в окно на проносящийся мимо иссиня-зеленый лес.

Мы остановились на берегу, в том же месте, где несколько недель назад смотрели на реку. Сейчас она бурлила во тьме, и на ее поверхности клочками мелькало отражение луны, появляясь то здесь, то там, точно жучок, пробирающийся сквозь осеннюю листву.

– Теперь мой черед для избитых оправданий, – сказал Ричард, стоя ко мне в профиль. – Да, сначала ты меня интересовала как дочь Адоры. Но я тобой увлекся искренне. Так, насколько только можно увлечься таким скрытным человеком, как ты. Конечно, я понимаю почему. Сначала я хотел взять у тебя показания, но не знал, насколько близки твои отношения с матерью, и не хотел ее вспугнуть. Камилла, у меня не было уверенности. Требовалось время, чтобы лучше ее узнать. Это было только подозрение. Не более. Слышал там и сям сплетни о тебе, о Мэриан, об Эмме и о вашей маме. Также правда, что женщина под профиль серийного убийцы детей не подходит. Но потом я стал видеть это иначе.

– Как? – глухим голосом спросила я.

– Благодаря тому мальчику, Джеймсу Кэписи. Я несколько раз приходил к нему одетым как та самая сказочная ведьма. Как не вспомнить Беверли и ее слова о сказках братьев Гримм. Я все же сомневаюсь, что он действительно видел твою маму. Скорее, он что-то запомнил, и от бессознательного страха ему привиделась ведьма. Я стал думать: какая женщина могла убить девочек и забрать у них зубы? Властной – ей была нужна полная власть. С извращенным инстинктом воспитания. Перед убийством за Энн и Натали… поухаживали. Родители заметили у обеих убитых девочек нечто им несвойственное. У Натали были накрашены ногти ярко-розовым лаком. У Энн были побриты ноги. У обеих на губах остались следы помады.

– А как насчет зубов?

– Для девочки улыбка – самое сильное оружие, – сказал Ричард и наконец повернулся ко мне. – А для Энн и Натали зубы были настоящим оружием. Когда ты сказала, что они кусались, я стал видеть вещи по-новому. Убийца – женщина, которая ненавидит в других женщинах силу, считая ее грубой. Она попыталась заботиться о девочках, проявить над ними власть, сделать такими, как хотелось ей. Когда они стали отказываться и сопротивляться, она пришла в ярость и захотела их убить. Удушение и есть высшее проявление власти. Это относительно медленное убийство. Как-то раз у себя в кабинете я рисовал профиль убийцы, потом закрыл глаза и увидел лицо твоей матери. Внезапный приступ ярости, ее внимание к девочкам, к тому же алиби у нее нет ни на одну ночь убийств. Подозрение Беверли Ван Ламм в том, что Адора убила Мэриан, – это еще одно свидетельство. Но нам еще предстоит эксгумировать Мэриан, чтобы увидеть, подтвердится ли оно. Например, обнаружатся ли следы яда.